Вернулся на родину.
По определенным соображениям я предпочел перелету поездку на машине, и это тоже оказалось испытанием для моего ослабленного тела.
Мы выехали из Москвы в Великий Четверг, в девять часов вечера, с моим водителем и одним другом-осетином и до Владикавказа ехали мы без остановок.
Водитель и мой друг-осетин чередовались, и в Великую Пятницу в четыре часа дня мы уже были во Владикавказе.
И это состояние было непривычным для моего изнеможденного тела.
Я даже не могу сказать, спал я или бодрствовал, ощущал ли боль, или мне это просто казалось.
Предписанные мне врачами лекарства я по мере возможности принимал, а во время заправки горючим заставлял себя выходить из машины.
Выходя из машины, меня покачивало, и мне было стыдно перед моим другом и водителем.
На югe России стало светать, и, начиная с Ростова, природа все больше и больше становилась похожей на грузинскую. Иногда я беседовал с другом и с Димой, иногда дремал и слышал их разговор.
Начиная от Ростова и далее до границы Грузии стояла бесконечная, редкой длины очередь грузовых трайлеров; половина из них была предназначена для Армении. Когда я спросил друга, кто создает этот затор на дороге: наши или ваши, он ответил, что скорее всего это российская сторона.
По пути нам встречались колонны военной техники со знаком «Z», которые направлялись на войну на Украину.
Всюду, куда падал взгляд, земля была вспахана и возделана, ни одна пядь не была заброшена. Друг сказал мне, что в последние годы сельское хозяйство стало процветать, и люди вернулись к землe. Везде суетились люди, работали трактора, грузовики, тягачи.
Мы остановились у друга во Владикавказе. Это удивительный человек, с которым я познакомился в Гудаури и который в эти дни проявил необыкновенную заботу по отношению ко мне. Я его не просил, просто, когда, собирался ехать, позвонил, чтобы узнать его мнение. Он оказался в Москве и ни в какую не отпустил меня одного и даже хотел отвезти меня на своей машине.
Вечером он накрыл стол и попросил меня, чтобы я был тамадой. Какой был из меня, уполовиненного, тамада, да еще и в Великую Пятницу, но oтказать я не мог. Ночью я спал, как убитый, в отведенной для меня спальне.
Утром, попрощавшись с другом, в сопровождении мохевца из Коби, работавшего у него, я пересек границу и так оказался в моем любимом Дарьяльском монастыре у дорогого мне отца Иосифа. Там я встретился с Димой и Вано, видеть которых я был безмерно рад.
Ничего не происходит случайно.
Чуть более полвека назад именно на месте Дарьяльского монастыря на студенческой альпиниаде познакомились друг с другом мои отец с матерью.
После свадьбы сюда же, в ущелье Хде, отец-студент отправился со своей женой в свадебное путешествие.
Спустя годы по благословению нашего великого патриарха (которое, основывалось на видении его деда), а, быть может, и величайшего мохевца всех времен, Илии II, здесь был построен монастырь, и мы с родными и друзьями в течение нескольких лет ездили и работали на строительстве. Отцы с сыновьями – весь день строили храм, жены с дочерьми – готовили нам пищу, и были мы там, как в раю.
И вот, спустя годы я, почти усопший и погребенный, оказался в этом святом для меня месте, чтобы встретить Светлое Христово Воскресениe.
Когда я вошел в храм, мое сердце замерло при виде снятого с креста Спасителя, и я тайком прослезился, зажигая свечи.
Это были слезы по Спасителю и по всем любимым, особенно по отцу, который ушел из жизни, из-за переживаний о моей болезни, и с которым я так и не смог попрощаться.
Отец Иосиф, беседуя со мной во время трапезы, отметил, как много любви для меня в этом месте, иначе что бы меня остановило на пути к восьми детям, с которыми я не виделся почти год.
Он дал нам благословeние на отдых и сказал, что Пасхальная служба начнется в одиннадцать часов вечера.
Я никак не мог заснуть, a потом понял, что не было смысла заставлять себя это делать, перестал прислушиваться к боли и находился в своей комнате до наступления ночи в сосотоянии полусна- полубодрствования.
К началу службы мы вернулись в храм, народ уже собрался. Меня облачили в стихарь, и игумен дал мне благословение на то, чтобы, устав, я смог бы сесть на отведенный мне стул.
Во время Крестного Хода, когда, обойдя храм трижды вместе со Спасителем, мы стояли у западных ворот, украшенных тимпаном (1), и когда раздалось мое любимое сванское „ქრისტე აღსდგა“ – «Христос Воскресе», слезы снова навернулись на глаза, и я уже не стал им противиться.
Во время службы мне пришлось пару раз присесть на стул, но было стыдно, и Господь дал мне силы снова встать.
Во время исповеди я снова порадовался личности отца Иосифа.
Во время причастия мохевцы и мы, их гости, молча стояли в очереди, везде пребывала тихая радость.
В жертвенник заглянул мой брат, воин и горец, Леван Кирикашвили, мы шепотом поздравили друг друга и я переживал, чтобы он не волновался при виде моей худобы и слабости.
Святой отец не оставил меня на проповедь и благословил, чтобы я шел отдыхать. Был уже четвертый час. Войдя в комнату, я тяжело заснул и проснулся в девять.
Во время трапезы мы после поста отведали Чакапули, приготовленное нашим другом, и сказали друг другу несколько радостных тостов.
Батюшка благословил меня, и мы тронулись в путь.
В Степанцминда меня встретил мой второй брат, Тимур Кирикашвили. Мы были очень рады видеть друг друга, он рассказал мне о своих воспитанниках, которых он oбучает борьбе и бытию мужчинами, обрадовал меня, сказав, что идет такая смена, которая мне понравится.
Мы поднялись на Гергети, и я был рад, что так или иначе смог пешком преодолеть крутой подъем, ведущий к храму.
Храм был пуст, и я успел помолиться, прежде чем гид-грузин нарушил царящий в храме покой с вошедшими вместе с ним туристами из Украины, которым стал громко рассказывать, как русские белили наши грузинские фрески.
Голос этого нецерковного поведения снова напомнил мне о братоубийственной войне, и я до Тбилиси ехал в печали.
Повсюду виднелись следы огромного мартовского снега – стены снежных тоннелей, прорубленных на Крестовом Перевале и везде журчащие на апрельском солнце ручейки.
Приехав в Тбилиси, я навестил свою бабушку (Бубу), княгиню Мариам Юлиановну Абашизде, которой в этом году исполнится 102 года и которая целый год дeлала вид, что не замечала моего отсутствия, как будто не помнила меня. Буба спалa, и я не стал больше ждать, мама уже была в Кикети.
В Кикети с секунды моего выхода из машины до моего отхода ко сну прошли самые счастливые минуты или часы моей жизни.
Дети плакали, я не успевал прижимать их к сердцу, мы молча сидели и обнимали друг друга. Были моя сестра, зять, племянник, родители Нино, ее брат с женой и детьми, почти вся семья.
Все пространство преобразилось, прониклось удивительным ароматом Благодарности и Благодати, больше не было смерти, все озарилось покровительством Воскресшего Спасителя и Пресвятой Богородицы.
Келаптари (2), который горел на столe, сделаное нашими руками гвино (3) из нашего семейного погреба, которое наливали мне сыновья, Tриалетская Чаша (4), подаренная мне Его Святейшеством, сказавшим мне, чтобы куда бы я не поехал, всегда брал ее с собой и пил из нее, Чакапули, приготовленный сыновьями, Анна и Мариам, не слезавшие с моих колен, тосты, в которых дети рассказывали мне о своих снах, слезах, надеждах, глаза Нино и одновременная нестерпимая радость и нестерпимая тоска по отцу, ощущение перенесенной невыносимой тяжести, где-то мелькающие, как тени, лица моих убийц, и лазурь и золото пространств текущих вод, единственное Оправдание Бытия, достигаемое только путем сильнейших мучений, одинокого претерпевания великой несправедливости и огромного испытания, Силой, данной тебе Господом, без которой ты знаешь, что не смог бы вынести и сотой доли того, что Он помог тебе перенести.
Отголоски тени недуга, оставшегося в кости и напоминающего о себе глухой болью, удрученной и подавленной несравненной Поэзией Семьи.
Сама Поэзия, обнаженная до крайних, пронзительных звуков, как не зависящая ни от чего Песнь, Вечная Радость, вершина всего самого Прекрасного и Изысканного, всего самого Нежного и самого Непоколебимого, что когда-либо видел человек.
Я все еще там. Как я выйду из этого состояния, чего пожелает Господь для моей Родины, для моей семьи и для меня, недостойного, это пусть скажет Он. Ему же Слава и Благодарение, во веки веков, Aминь.
_____________
(1). Тимпан – название барельефного украшения дверей храма из бронзы или меди. (2). Келаптари – большая, суточная, медовая свеча. (3). Гвино (произносимое с мягким «г») – первичное грузинское название от которого пошло индоевропейское название Vino, ныне более относящееся к традиционным винам, делаемым в Квеври, в глиняных сосудах, зарытых в землю, по технологии, датируемой всемирной археологей в Грузии давностью в 8 000 лет. (4). Точный слепок археологического артефакта, чаши, принадлежащей Триалетской Культуре, датируемой 17 веком до н.э., найденной на Триалетской гряде, где находиться Кикети.
© Леван Васадзе
30.04.2022
Перевод: Меги Коберидзе
Recent Comments