Морозным утром я разбудил мальчиков. Старшие кивнули мне и перевернулись в своих постелях, это означало, что я должен оставить их в покое и они сами выйдут, если опять не заснут.
Младших я с лаской приподнял за руки на кроватях, и они осовело глядели на меня, пока не вспомнили зачем я их бужу. Потом я поднялся в молельню, и во время молитвы мой разум блуждал, думая о святой воде и просфоре.
Младшие уже сидели на кухне, а старших еще не было видно.
Мы вышли на улицу, там нас с нетерпением ждал Дима, а в багажнике пикапа из угла в угол метался Бруно. Честер тоже высунул из дома свою морду английского бульдога, но поняв, что с нами делать ему нечего, вернулся к размышлениям и хлопотам о еде.
Вскоре подоспели и старшие.
Собрав провиант и проверив оружие, мы тронулись в путь.
Мы ехали на двух машинах: Дима сидел за рулем пикапа, я рядом, a Илико – на заднем сидении. За нами на RAV4 следовали трое старших: Шио-Ираклий за рулем, Гиоргий рядом на переднем сидении, a Николоз – на заднем.
В конце нашей улицы, звук шин по брусчатке сменился асфальтовым, и мы, миновав Белый Храм и поворот на Кикети, свернули налево и выехали на трассу.
Уже рассвело. Дорога, ведущая с Триалетской гряды гор на плато Джавахети, почти пуста, пока вы не доедете до Манглиси. Пантиани, повороты на Цвери, Гвеви, Алгети и Тонети, сам Орбети и поворот на Дидгори, все застыло в безмолвии, в то время, как неподалеку за горами, утопая в собственных ядах, праздно спит безработный Тбилиси, переполненный бесцельной и неподвижной жизнью.
Престол господствующего Матриархата, тщетно мечтающего об онанистическом и неосуществимом слиянии с Мировым Матриархатом, переполненный оскопленным мужским началом, растолстевший от неудовлетворенности, перешедший в стадию самопожирания с женскими отклонениями, urbanization at its best – вновь приближающаяся смерть великой грузинской культуры, только на этот раз не от сабли османов или монголов, или кого-нибудь еще, а от постыдного, липкого, слащавого, лживовго обещания вступления куда-то и счастливой жизни там.
Опрокинутое над Джавахети небо было похоже на бездну обрушившегося купола лазури, в которой плавали белющие лебеди. Запах машин и ружей в пути не подпускал до нас благоухания окружащей природы, и мы с Димой тихо беседовали об охоте, собаках, ружьях и почему-то о лягушках, а Илико, замерев, слушал нас.
Под Цалкой мы свернули с дороги на восток, надо было опробовать новое место с нашим местным другом – сваном. Дорога была разрушена, и в шуме вибраций было трудно расслышать друг друга.
Наш друг уже ждал нас на дороге. Мы вышли из машин, поприветствовали друг друга, он спокойно улыбнулся сыновьям, и мы последовали за ним. Вскоре разрушенная дорога растворилась в заброшеной деревне, и мы продолжили путь по травяной колее. Через десять минут мы были на месте.
Был сезон куропатки, и мы должны были обойти как можно больше хвойных вспольев. Из перелеска в перелесок по полю мы шли цепочкой, других охотников вообще не было видно.
При ходьбе мысли мои вновь обратились к Матриархату оставленного позади гигантского города. Я думал о том, как вопит и осуждает он все мужское, в том числе и охоту на дичь отца с сыновьями, и как он нежит и лелеeт утомленного им мужчину, который и не замечает, как начинает уступать и как теряют смысл все эти его уступки. Чем сильнее Матриархат оскопляет мужчину, тем неудовлетвореннее и жирнее становится он сам, тем больше он крамольничает и тем больше кастрирует все вокруг себя.
Не могущая быть Солнцем Луна, отвернувшаяся от Зевса Гера, рожденные в непослушании, наделенные нечеловеческой силой, уродливые – гекатонхейры и титаны. Материя, оторванная от идеи, прородитель многого, но, уродливого, вожделеющего все большего и большего и не способного создать ничего возвышенного без Духа, без Гелиоса, без Эйдоса.
Еe застойное существование, плоские стеклянные экраны, со сточенными женоподобными обглодками, оставшимися от мужчин и жуткими «Женозаврами», постмодернистская апокалиптическая реальность Кали-Юги, без иллюзии обновления в Манвантаре, ожидающая единственного и истинного обновления.
В одном из межгорий, сзади очень быстро взлетла, меж деревьев одна, слева от меня. Никуша среагировал и не промахнулся. Потом, увидев движение раненной птицы по земле, он тихонько попросил меня: «Пап, может, ты присмотришь!» Я прочитал в его взгляде бездонную жалость и раскаяние. Инициация при становлении мужчиной, благо соприкосновения с первозданной природой, на которую орет напичканный бургерами и карпаччо Матриархат: «Не будьте вы такими жестокими!», как будто телятина, застрявшая у него в зубах, растет на деревьях – глухость несчастного существа с отмороженным мозгом, разчеловеченная в поисках гуманизма безмозглая плоть.
Одной добычи для такой длинной дороги было слишком мало, да и кто охотится в нашей обездиченой Грузии ради спорта, что же мы скажем на кухне?! И мы нырнули за нашим другом в дебри непроходимой чащи.
Этот величественный сван излучает удивительную силу и выносливость, удивительную стойкость и надежду. Он не подвел и сам пополнил нашу скудную добычу еще двумя, a затем настойчиво просил нас зaбрать добытое, мы отказывались, но он настоял на своем.
Добравшись до машин, мы немного перекусили хлебом, луком, колбасой и помидорами, и запили все это чуток коньяком «Сараджишвили». Oсобо нам ничего и не хотелось из-за скудной охоты. Хотя и это лучше валяния в постели, насколько теплый, душистый сосновый аромат лучше вялого пробуждения города.
Возвращались довольными, глотнув немного свободы. Нино и дочки ждали нас дома, похвастаться особо было нечем. Лишь немного курицы к обеду…
Я выглянул в окно. В Москве светает. Вчера и здесь март вильнул хвостом и заснежил весь город.
Многие писали об охоте и рыбалке, от Руставели до Тургенева или Хемингуэя, как же хорошо порой все это вспомнить.
На нелегком пути избавления от лекарств после химии я излишне осмелел по части освобождения от успокоительных средств и плоть моя не справилась и нейропатический синдром обморожения ступней разбудил меня в три часа ночи, заставил метаться в постели, снять ненавистную маску аппарата «сипап» и наконец встать пред иконами. После выполнения правила лед в ступнях не исчез, и разум вернул меня в Триалети и его историям, туда, где сердце чает любимых…
Леван Васадзе
29.03.2022
Перевод: Меги Коберидзе
Recent Comments