Характерная черта современности это гонка. В традиционной жизни гонка, или скачки были связаны с праздником или с боем. Была ли это «Марула» (прим. переводчика: Марула – традиционное грузинское соревнование в скачках) или одна из бесчисленных наших воин – это было временное ускорение движения, самооборонительное или развлекательное.
Остальное время было связано с традиционным размеренным бытом. C девяти до шести не шла некая «общая слаженная работа,» а вечером не было этой глупости -«личное пространство и отдых».
Было время великого труда, пахоты, сева, сбора и уборки урожая и было время созерцания, сидения у очага, искусства. Над всем этим властвовала смерть, ключи от которой в руках Господа, и болезнь, которой было намного меньше, чем сейчас.
Было подобие гонки при царском или княжеском дворе, были интриги, соперничество, предательство – предпосылки того, что ныне царит везде. Но естественность мерного течения жизни и переплетенные в этом течении тяжелый труд и блаженное созерцание, это та сказка, которую мы потеряли – с некоторыми народами это случилось раньше: с живущими далеко от нас, на Западе – 300-400 лет назад, с другими – 150 лет назад, когда и до нас дотянулись первые языки пламени Модерна.
Ныне человек едва вмещает свои дела в дневные часы.
Раньше время не было линейным и быстротечным, человек не стоял лицом к некому будущему в точке данного времени на некой представляемой, вымышленной прямой, и не взбегал, задыхаясь, на гору умозрительного прогресса, не падал без сил на этой дороге, и течение не сносило его останки мимо других бегунов.
Истинное время было круговым и неуклонным. Это, еще до Коперника и Бруно знали греки, египтяне и, конечно же, мы, картвелы. В этой цикличности года (грузинское слово обозначающее год – «წელი-წადი» [«цели-цади»], в буквальном смысле, пояс-уходящий) или, если угодно, времен года человек свободно двигался вокруг сердца Вечности, пожинал то, что сеял – как на земле («ქვე-ყანა» [«кве-кана»] – «страна», буквально: «пахота под ногами»), так и на Небесах («ზე-ცა» [«зе-ца»] – «небо вверху»). Что оставлял за собой, то встречал на своём пути, так что никто не впадал в прелесть, будто можно переступить через содеянное и оно не встретиться человеку впоследствии.
Не было вездесущего облака, приковывающего все взоры: сперва в качестве сплетен, позже – газеты Марата и колокола, вывешенного из окна парижского ресторана Le Procope, а ныне явленного нам всем на плоском экране, который наше дети постоянно держат у себя на ладони или на подушке, оставаясь лицом к лицу с адом – с ложной действительностью.
Даже выбитый из этого потока болезнью, я всё же ощущаю, что этот поток не отпускает меня. Это очень странное чувство.
С тех пор, как, став из мальчика мужчиной, я открыл для себя круговую природу времени, я делал лишь то, что приносит пользу стране и семье, то есть проявлял заботу. И хотя кто не развлекался, не гулял с друзьями в юности, но и сейчас меня, по инерции, тянет заботиться о семье, делать всё только для ее пользы, что в данный момент заключается для меня, в первую очередь, в старательном лечении, а уж потом, по мере сил, в других делах, в том числе и ведении этого дневника.
И вот, поразительно, но дни снова ускользают от меня, хоть у меня и совсем немного обязанностей в те промежутки времени, когда я сравнительно хорошо себя чувствую, но дни вновь мелькают сплошной лживой картиной быстротечного, линейного времени.
«Мелькают будни, как мечут жребий,
И среди цветов великолепий
Ясно мне, как ясен день погожий,
Что же скажут обо мне потомки.
Промчатся старые, пройдут года,
И изменят направленье ветры…
Но как вселенная сама одна,
Так Галактион oдин на свете!»
*(стихи Галактиона Табидзе в переводе Венеры Вида).
В первую очередь, обратите внимание: «будни мелькают» (прим. переводчика: в оригинале: «вращаются»). И потом, что заставило царя среди поэтов написать: «Галактион oдин на свете»? Разумеется, не гордыня и не самомнение. Так же, как и его стихи «Скорее – знамена!» ничего общего не имеют с красными знаменами, а «свободы жаждет сердце, как стадо раненных оленей жаждет чистой ключевой воды» – прямая цитата из Священного Писания, и так же, как стихи:
***
Чем дальше ты – тем больше я влюблен.
Люблю в тебе свою мечту ревниво,
Неприкасаемым, пронзительным лучом,
В раю недосягаемом и зримом.
Но если ты не та (тот), кого желал я зреть,
Печали нет. Да будет заблужденье!
Больное сердце жаждет знать,
Чтоб белым ангелом ему, являлась (являлся) ты – мечты виденье!
Пусть меркнет сердце томлением странным,
И плещется бездна из пролитых слез,
Но только бы верить мне в бред мой обманный,
И верить бы в праздник любви и грез!
* (стихи Галактиона Табидзе в переводе Оры Гурули).
(примечание переводчика: в картули, т.е. в грузинском ни у глаголов, ни у прилагательных нет пола).
– так вот, стихи эти не посвящены ни Мэри, ни Ольге, и вообще ни одной женщине: это молитва к Господу, к круговому времени, к Истинному Бытию, без которого, без того, что желал ты зреть, всё теряет смысл, – так же и слова «Галактион oдин на свете,» сказаны вовсе не по причине «тщеславия поэта», как я писал в своем стихотворении «Счастье сказало – не ищи меня».
Наша общественность, перешедшая из атеизма в атеизм, этого понять не могла и, к прискорбью, до сих пор не понимает, что слова эти о другом.
Галактион один, как и любая галактика, так же, как един Бог, и это единство не есть единство поверженной с неба Денницы, чьи отпечатки на тротуаре почему-то с большой помпой открывают в честь заслуженных людей, в виде звезд с их именем, здесь речь об истинном Единстве.
Почти каждой семье с исконными тбилисскими корнями есть, что рассказать о Галактионе. В том числе, и в моей семье, в трех из четырех ее ветвей, сохранились такие истории, и одну из них я расскажу здесь напоследок.
Мой дядя, супруг моей тети с материнской стороны, мой дорогой Гоги Жгенти, с присущим ему юмором пересказал мне историю, услышанную им от его отца Бесо. (1).
Кажется, еще до Василия Мжаванадзе, при Кандиде Чарквиани, в ЦК создалась неловкая ситуация: некий поэт меньшей величины – не важно, кто – уже имел звание поэта-академика, а к тому времени еще здравствовавший Галактион – не имел. Это решено было исправить, и Галактиона пригласили на специальное заседание ЦК КПГ. Нашли его, как всегда, за супрой со своими любимыми зеленщиками и торговцами соленьями на рынке Колхозников.
В зал он вошел, робея – шутка ли: двое сотрудников заехали за ним на базар на черной машине, откуда было знать Поэту, почти все родственники и друзья которого к тому времени были расстреляны, в чем было дело. Заметив Бесо, он ободрился, неловко присел рядом, положил портфель на колени и придерживал его обеими руками. Заседание не прервали, лишь крикнули с трибуны:
– Здравствуйте, товарищ Галактион, обождите, скоро перейдем к обсуждению вашего вопроса!
Вскоре началось обсуждение, и, как только Поэт понял, что его не наказывают, а награждают, цвет лица вернулся к нему, вернулся и хмель, до награды, понятно, ему никакого дела не было, и он с улыбкой переглянулся с Бесо.
После представления на почетное звание, согласно регламенту, прозвучал вопрос, не выступит ли кто-нибудь против принятого решения. И вдруг – о, чудо! –приглашенный на заседание первый секретарь ЦК Комсомола Грузинской ССР, из тех, для кого солнце вставало на Севере, точно так же, как для их детей оно нынче встает на Западе, поднял руку и объявил, что он против.
Все изумились, будущему республики дали слово, и он пояснил, почему выступил против:
– Товарищ Галактион пьет, ведет беспорядочную жизнь, подает плохой пример молодежи, его часто видят, прошу прощения, в запачканной одежде. Я спрашиваю вас, где вы его сейчас нашли? Наверное, опять на базаре? С зеленщиками? Я уверен, что он и в данный момент, прошу прощения, пьян, так вот, разве может наша партия, с содействия соответствующего министерства, присвоить почетное звание поэта-академика человеку, который ведет такую жизнь и столько пьет?
Бесо невольно улыбнулся, заметив пытливый, отеческий взгляд, с которым Галактион наблюдал за молодым функционером. В зале воцарилось молчание. Каждый задумался о своей карьере. Глава комсомола не мог ошибаться по отношению к партийной линии, тем более, что лозунг «Пьянству – бой!» звучал на просторах красной империи задолго до андроповского сухого закона.
И тут в неловкой тишине слышится ласковый голос Поэта:
– А ты пьешь, сынок?
– Кто – я? – переспрашивает надежда республики, – нет, конечно!
Снова неловкое молчание. И, наконец – вердикт Поэта, обращенный к собранию:
– Так, давайте, присвоим этому человеку звание поэта-академика, а меня отпустите туда, откуда привезли!
Строки, написанные обладателем такого космического юмора и созерцания, нужно уметь понимать «разумным сердцем». Сейчас я читаю «Галактионологию» Резо Габриадзе, подаренную мне дядей Резо при нашей последней встрече. Как-нибудь я обязательно расскажу и о нем, как о человеке, наряду со многими другими, воспитавшем и меня. Особо отмечу нашу последнюю беседу о философии муравья, и о том поразительном факте, что нас было всего около пятидесяти человек, похоронивших дядю Резо рядом с могилой Галактиона на Мтацминдском Пантеоне, и что среди нас было около двадцати иностранных друзей и ни одного представителя правительства, потому что вооруженные радиационными пушками телетеррористы ожидали наших павителей в Пантеоне. Но об этом позже.
Вернемся к гонкам. Вновь хочу вспомнить родину предков моей матери. В месяц сенокоса в Чала, в родовом поместье Абашидзе, наш двор в округе Заликашвили по вечерам освещали роившиеся в воздухе светлячки. Пока Квирила не начинала свой ночной рокот, пока дневная страда местных жителей не затихала перед тремя каналами черно-белых телевизоров, пока не слышались обращенные к Дато Кипиани и Рамазу Шенгелия возгласы «Генацвале!», пока Дед не звал меня ужинать, мы с Татой, Бесо и еще кем-нибудь из родственников, оставшихся у нас допоздна, гонялись по двору за светлячками. В этой гонке было стремление к чуду, но когда нам пару раз удалось поймать светлячка, заточенный в банку, утром он приносил нам самое горькое разочарование, какое только можно себе представить. Об этом я однажды рассказал своим русским друзьям в эссе «Нет Ничего».
Как нам прекратить эти гонки так, чтобы это не привело к бездействию, а, порой, и к нашему баснословному безделью? Не удивляйтесь, но нам, возможно, снова придется вернуться к этому вопросу при разговоре об архитектуре будущего.
___________________________________
✳️ (1) Бессарион Жгенти – главный литературный критик и оратор Грузии 30-50-х годов прошлого века.
© Леван Васадзе.
? 11.09.2021
➡️ Перевод: Тамар (Тата) Котрикадзе
➡️ Стихи Галактиона Табидзе «Мелькают будни, как мечут жребий…»: перевод Венеры Вида.
➡️ Стихи Галактиона Табидзе «Чем дальше ты – тем больше я влюблен…»: перевод Оры Гурули.
Recent Comments